– Что вы себе позволяете? – визжала она.
– ?.. – бессмысленно моргал глазами я, толком ничего не понимая, словно бербер, оказавшийся вдруг в заполярной Чукотке.
– Вам плохо здесь живётся? Хотите оказаться на улице?
– Может вы мне всё-таки объясните наконец в чём дело?
– Почему вы вымогали деньги у Гаузена? – гневно выдохнула Шепокляк.
– Зоя Степановна, вы понимаете что говорите? Как я могу у него вымогать деньги? Просто я показал ему что ещё нужно отремонтировать в этой комнате и объяснил какие для того необходимы материалы. Он, кстати, со всем согласился.
– Надо же! Вот так смотрите и врёте бессовестно мне в глаза. Да как он может с вами согласиться, когда подобные вопросы решаю только я?
– Я по-вашему говорю неправду?
– Неужели вы думаете, что я поверю вам, а не Гаузену?
– Ну, давайте его позовём и разберёмся, – предложил я альтернативный вариант для разрешения создавшейся ситуации.
– Ах, вы ещё будете здесь права качать? – негодовала вредная старушенция. – Вот какими вас воспитала ваша советская власть. Я всегда знала какие они лживые эти коммунисты.
– Зоя Степановна, причём здесь коммунисты? Мы о ремонте комнаты речь ведём.
– …а что, землю крестьянам в России ещё не отдали? – не слушая меня, продолжала своё Фельдфебельша. – Ведь как Ленин обещал! Так вот ваша народная власть вас же и морит голодом.
– Эх! Ваша правда, Зоя Степановна. Всё нищенствует наш народ, – тяжко вздохнул я с беззащитностью оленёнка, только что исторгнутого из материнского чрева и оказавшегося пред голодным хищником.
– Это же просто уму непостижимо! Такая огромная страна, с непочатыми природными ресурсами – и нищая. Какие необъятные территории бесхозно пропадают. А люди голодные. Да раздай всем свободные земли и пусть устраиваются граждане на них. Народ станет на своих участках производить себе продукты для пропитания, а появившиеся излишки смогут выменивать на необходимые им промышленные товары или на те же деньги, чтоб покупать, что хотят. Если народ разбогатеет, то и государству прямая выгода от этого. Неужели не понимает ваша власть?
– Они нас не спрашивают. А вы говорите элементарные вещи, которыми, когда надо было, власть воспользовалась, дабы обрести поддержку масс. Теперь те, кто у власти, эти самые природные ресурсы растаскивают по собственным карманам, а людям даже жалкого
клочка земли не дают. Так что, живущие после революции там простые люди больше всего пострадали и от коммунистов, и от последующих режимов. Но и тем, кто сумел вырваться из России, совсем не легко приходится на чужбине. Вы видите как мы здесь беззащитны, – жалобно причитал я, делая тщетные попытки вышибить милосердную слезу из души у твердокаменной Фельдфебельши.
– Боже, и как ещё там народ до сих пор весь не вымер? – вопрошала у господа вредная старуха, а мне снисходительно бросила:
– Ладно. Я на этот раз прощаю вас. Но имейте ввиду, больше не допущу, чтобы прыгали через мою голову. Соблюдайте правила субординации. Для ремонта уж потрудитесь на свои деньги купить материалы.
– Я ведь не нашёл ещё работу себе и пока не на что покупать материалы. Как же мне жить в таких условиях?
– Ничего, поживёте. Вы привычны и не к таким условиям… – напоследок заключила злобная бабуся.
А я грустно задумался о тех условиях, в которых в течение жизни довелось пребывать:
Мы заплатили прошлому сполна —ещё когда ходили в пионерахи пусть сейчас иные времена, —пусть не приковывают узников к галерам,но избран сильными теперь иной подход, —цивилизация клеймит нас изощрённейи выбивает почву мастерски из-поднаивных нас. И мир потустороннийзалогом стал грядущих перемен,стал некой Меккой для поддержки духа:мы получить надеемся взаменземных страданий – райскую житуху,обещанную нам на небеси.Ссылаясь на непознанного бога,уверовали в мистику, в связис чем и блаженны от звонка любого.Шизофренией это всё грозит!И рай для нас заказан в психбольнице.Судьба ни есть какой-то там транзитпо сущему и проще за границейещё раз попытать свою судьбу.Клеймённый лоб и вырванные ноздрине станут здесь причиною табуна волю.– И остались с носом монстры!
***
Леонид въезжал в ветхий особняк в среду, а с понедельника со своей женой Надеждой наводил порядок в выделенной им под жительство комнате. Я помогал новосёлам. Игорь оказывается был закадычным другом моего нового соседа и поэтому находился тут же. Лёня производил впечатление простецкого парня, работяги, обладал довольно скудным словарным запасом и часто разбавлял фразы забористой русской матерщиной. Сам он был невысок ростом, коренаст и неимоверно самоуверен, словно алхимик, разгадавший секрет философского камня. Однако, несмотря на простецкий вид, иногда на лице его проскальзывала хитрая хохляцкая ухмылка. Родом он был из Запорожья. Жена Надежда представляла собой болезненную хрупкую молодую особу, имела короткую мальчишескую стрижку, носила тесные юбки и короткие оголявшие живот футболки. Против мужиковатого супруга девица поистине выглядела принцессой.
Сосед сам завёл со мной разговор о работе. Татьяна уже его информировала в отношении меня. Мы сговорились о том, что когда определится объём работ, Леонид оповестит, и я должен буду приступить к обязанностям его помощника. Жалованье он мне положил самое мизерное, объяснив это тем, что если обнаружит рабочая инспекция не имеющего права работать иностранца – на него наложат крупный денежный штраф.
А ещё плакался он:
– У меня полный финансовый крах. Работы нет, а налоги душат. Я хотел подзаработать в Арике, проторчал там полгода, но лишь обзавёлся дополнительными долгами. Вот если дело пойдёт и я раскручусь, то со временем подниму тебе плату.
Ну что ж, я был рад и тем пяти тысячам песо в день, которые пообещал платить Леонид. Если буду занят на работе все рабочие дни, то набежит 25 тысяч в неделю. А этого, я уже знал, мне бы вполне хватило для скромного существования в Чили. А пока я был весь в ожидании.
***
По воскресеньям после завершения церковной службы, а это происходило обычно около тринадцати часов, подбиралась дружная мужская компания, которая отправлялась завершить остаток воскресного дня в одном дешёвом ресторане. Ресторан назывался
«Эстрейя» и находился в трёхстах метрах от русской церкви. Верховодил тут уже знакомый мне разбитной старичок Василий Иваныч. Пригласил меня туда Юра. Мне всё равно по воскресеньям обычно нечего было делать и, чтобы развеять тоску, с удовольствием стал посещать «Эстрейю». Там, изрядно разогревшись дешёвым вином, мы предавались ностальгии, вспоминали прошлую жизнь, обсуждали текущие новости, выслушивали советы и просто спорили о том – о сём. Из всей компании я меньше всех потреблял спиртное, а посему более других усваивал услышанное.
Интересно было слушать Василия Иваныча. В свои семьдесят шесть лет он был необычайно подвижен, а в выпивке не уступал нисколько молодым. Он имел огромный и весьма интересный жизненный опыт. Я с вниманием слушал его рассказы, ему это импонировало и скоро мы очень подружили. Старик проникся таким доверием, что даже дал номер своего домашнего телефона, сделав для меня единственного такое исключение. Я звонил ему среди недели, справлялся о здоровье, спрашивал какой-нибудь совет.
А однажды я засиделся с Василием Иванычем допоздна в кабаке, остальные ушли раньше – всем надо было в понедельник рано утром вставать на работу. Вот тогда старичок особенно разоткровенничался со мной. Он жадно расспрашивал о России, глаза его увлажнились при этом. Срывающимся голосом он признался, что очень страдает по своей деревне на Орловщине.
– А какие там в садах сливы! – всхлипывал старичок. – Я так мечтаю покушать пирог с вышней. И ужасно хочется хоть один раз… ну хоть краешком ступни коснуться родной земли.
– Так в чём дело, Василий Иваныч? – недоумевал я. – Соберитесь и езжайте на родину.
Он тупо уставился на меня, будто не видя, долго молчал, а затем, словно очнулся:
– Не любите вы Россию, поэтому не поймёте меня.
– Почему это мы её не любим?
– Иначе бы не покинули родные края добровольно. А я вынужден был бежать. Надо было спасать свою шкуру.
Он снова уткнулся носом в салфетку, принялся вытирать глаза. Я от души успокаивал старика. Вдруг он поднял на меня глаза и спросил:
– Тебя как зовут?
– Владислав, – удивленно назвался я.
Старик сморщился, как от зубной боли… и неожиданно признался:
– Это ведь моё первое имя. И вовсе никакой я не Василий.
– Как так?
– Эх! Жизнь – сложная штука, друг, много гадостей преподносит нам. И мы по молодости лет, порой, делаем много ошибок, за которые потом расплачиваемся всю жизнь. Сделаешь необдуманный шаг, а потом весь век каешься. Так-то.
